Королева Ойкумены - Страница 24

Регина задохнулась, когда ей в мозг вонзилась стрела, пронизавшая насквозь все блоки. Фрагмент памяти отца, выхлестнувшись наружу, бил без промаха. Вот: бравый корвет-капитан, молодой и порывистый призрак былых времен, наплевав на честь мундира, срывает с головы фуражку, взмахивает ею, как птица – крылом, вопит на дикарский манер и на третьей космической скорости несется от ворот интерната «Лебедь» к дочери, уверенной, что мир принадлежит ей, и ничего еще не знающей о храмах Святого Выбора и хуторах близ Непая…

– Отцы часто зовут своих дочек принцессами, а я – нет. Мне казалось, принцесса – это маленькая дрянь. Балованная, манерная плакса. Не знаю, почему так. Ты – не принцесса. Ты – Регина. Королева. И не только из-за имени. Королева – это достоинство. Сила. Королевы не плачут…

– Папа…

– Не принцесса, нет. Королева. Помни это…

За стеной раздались голоса: грубые, хриплые с мороза. Взвизгнул снег под армейскими ботинками. В щели вонзились желтые, слепящие спицы фонаря. В их свете блеснул лучевик в руке капитан-командора ван Фрассена. «Папа решил отстреливаться до последнего?» – подумала Регина. И ужаснулась правде, скрывающейся за этой героической глупостью, как приговор врача прячется за обтекаемыми, дающими надежду, лживыми утешениями пациента.

Она уже видела этот приговор – в консульстве.

– Моя жена лежит в лазарете, – советник Ромм достал серебряный портсигар, закурил, выпустив сизый клуб дыма. – Пневмония. Она не транспортабельна. Свое оружие я отдал Витману. Ему оно нужнее. Мне оставили пистолет. Местное барахло, дрянь. С другой стороны, много ли нам с Луизой надо? Я знаю приказ. И исполню свой долг. Если меня кто-то слышит, прощайте. Конец связи.

…не дам! Не позволю!

Клещом она вцепилась в двигательные центры отца: не отодрать. Обездвижить, парализовать – доли секунды, простое, до мелочей отработанное воздействие. «Это же папа! – вопила вся ее суть, протестуя. – Его нельзя – силой… нельзя – принуждать…»

Можно! Нужно!

– Пусти… сейчас же!.. это мой долг…

Не пущу!

«Так – хуже, чем ножом! Это же папа…»

«Да! И он еще жив только потому…»

Ей казалось, что она – жалкая амеба – удерживает планету от схождения с орбиты. Запреты, въевшиеся в подсознание, любовь к самому родному в мире человеку, необходимость насилия над ним – рассудок рвался на части, не в силах примирить непримиримое. В глазах темнело, немели кончики пальцев, но королева держала руку полководца, висящего над пропастью долга.

Лучевик сдвинулся на микрон ближе к виску.

Нет!

Скрипнула дверь. Фонарь рубанул наотмашь, как меч. В дверях теснились трое. Все – с оружием. «Ты готов был убивать ради меня, папа? Я убью ради тебя. Чужими руками. На одного меня точно хватит. Тот, что стоит впереди, сейчас начнет стрелять. Он, наверное, очень удивится, когда выяснит, в кого стреляет…» Луч фонаря убрался в сторону, высветив капитан-командора с «Шансом» в закостеневшей руке.

– Вы есть господин советник Ларгитас? Сержант Нунук, комендантский рота Непай!

Не зная, что чудом избежал необходимости расстреливать своих, сержант вытянулся «по струнке» и отдал честь. На унилингве он говорил с чудовищным акцентом.

– Прорываемся из окружений. Идем к Чирим. Вы есть ранен? У нас доктор, транспорт. Ехай с нами Чирим, господин советник…

VII

Кофе – чашечка летней ночи. Взбитый желток – капелька утреннего солнца. Яичный ликер – аромат рая. Сделай глоточек, зажмурься, чувствуя себя котенком, угревшимся в ворохе белья; прислушайся к счастью – оно свернулось клубком, тихонько дышит, щекоча сердце…

«…возьми из „доставки“ чашку кофе и принеси мне в постель…»

«Здесь нет панели заказа…»

«Глушь. Дичь. Катастрофа.»

«А чего ты ждала?»

Берег Земляничного озера. Кафе «Янтарь»: столики укрыты в бархатной, ликующей зелени. На другом берегу, виден невооруженным глазом – интернат «Лебедь». Дом в большей степени, чем любое другое место в Ойкумене. Десять минут лету на юго-восток – мамин университет. Кафедры, лекции, сессия. Пятнадцать минут лету на север – папина академия. Капитаны-адмиралы; тактика-стратегия. Великий Космос, о таком можно только мечтать…

– Я вам сочувствую, милочка, – советница Зоммерфельд осторожно, чтобы не смазать тушь, промокнула глаза платочком. – От всей души. То, что вы пережили… Это чудовищно. Варварство, ужас кромешный. Я говорила вам, что мы показывали Никушу психиатру?

Регина кивнула. Советница говорила об этом, и не раз. За час, который они провели в «Янтаре», Гертруда Зоммерфельд через слово поминала Никушу, и через два – их совместный поход к психиатру. Тем не менее, каким-то странным образом ей удалось вытащить из Регины все подробности Непайской эпопеи. Она располагала к откровенности, эта женщина – пухленькая, уютная, поминутно всплескивающая руками. Даже восьмидневное сидение в Чириме, папин госпиталь, скандал с выжившим консулом, когда тот явился проведать «героического капитан-командора, с кем мы бились бок-о-бок» и схлопотал по морде – всё, до мельчайших фактиков, о которых Регина, казалось, забыла или хотела забыть.

«Наверное, – Регина вздохнула украдкой, – я очень хотела поделиться с кем-то. Не по коммуникатору, а лицом к лицу, сидя за кофе. Мама о Кутхе и слышать не хочет. Линда далеко, к ней не очень-то слетаешь. Учитель Гюйс? Он бы выслушал. Нет, Гюйс исключается. Вот Ник решился, сходил к психиатру. Нет, иначе: Ника показали психиатру…»

– Вы – сильная девушка, – съев пастилку, советница вытерла губы салфеткой. – Я иногда завидую вашим родителям. И не смейте возражать! Ван Фрассены достойны самой доброй, самой белой зависти. Это подарок судьбы – сильный ребенок. Никуша у нас другой, он слабенький. Хрупкий. Не знаю, как он реабилитируется после шока. Психиатр утверждает, что всё в порядке, но я ему не верю. Я говорила вам, что психиатром мы не ограничились?