Королева Ойкумены - Страница 46

К оглавлению

«Нет, вы видели такого упрямца? – вмешался Старик. – Идиота кусок…»

И Тераучи снова заговорил вслух:

– Абитуриентка ван Фрассен, я прошу вас присутствовать при операции.

– В каком качестве? – изумилась Регина.

– В качестве консультанта. Кавабате плохо дается анестезия.

– Пси-симулятор готов?

– Симулятор? – в свою очередь удивился Старик. – Вы хотели сказать: пациент? Да, он готов.

Мужчина средних лет, сидевший на циновке рядом с Кавабатой, также встал, шагнул вперед и отвесил поклон. Казалось, он копирует недавние действия сякконца, но в остальном между ними не было ничего общего. В отличие от манерного Кавабаты, похожего на щегольски одетое насекомое, мужчина напоминал розового пупса, ради смеха наряженного в рабочий комбинезон. Щечки, глазки, ушки; носик пуговкой. Впечатление портили лишь густые, сросшиеся на переносице брови. Не бывает у пупсов таких бровей.

– Не волнуйтесь, – высоким, девичьим голосом сказал пупс. – Я дал согласие.

– Но…

– Всё в порядке. Вы позволите задать вам один вопрос?

– Конечно.

– Скажите, – пупс наклонился к Регине, задышал чаще. На щечках его вспыхнул багровый румянец, – когда вы поняли, что нравитесь мальчикам? В каком возрасте?

– Точно не помню, – Регина задумалась. – Лет в двенадцать…

– А мальчики вас преследовали?

– Н-нет…

– Подглядывали за вами? Крали ваше нижнее белье?

– Тода! – Старик погрозил пупсу кулаком. – Ты мне это брось!

Пупс скис, виновато сопя.

– Оперируем!

«Под шелухой» хрупкий сякконец оказался эстетом из эстетов. Регина даже позавидовала. Она-то, несмотря на ларгитасское происхождение, всегда вылетала по-дикарски, на природу. Кавабата же обустроил себе жилище, достойное войти в список музеев этнографии Сякко. Его дом словно весь состоял из ширм. Стены-ширмы, перегородки-ширмы, двери-ширмы; ширмы для красоты, ширмы-не-пойми-зачем, ширмы-просто-так… На их пространствах рос бамбук. На их лугах прыгали кузнечики. На их равнинах зеленела трава. «Ш-ш-ш… – шептали они, ловя нарисованный ветер. – Ш-ш-шир… мр-р… мы, это мы…»

В их воркотне струились ладан, роза и сандал.

– Нравится? – спросил Кавабата, встав справа от дверного проема. За его спиной – минута ходьбы от дома – виднелся пруд в ряске; точная копия пруда, где Старик кормил карпов.

– Ага, – кивнула Регина.

Кавабата, встав слева от дверного проема, рассмеялся.

– Ты что, никогда не оперировала «под шелухой»? – спросил он, стоя у пюпитра с набором для каллиграфии. Тонкая, детская рука – лапка богомола – потянулась к стаканчику из «лунного» оникса, выбирая кисть. – Не стесняйся, здесь все свои…

– В общем, да. У нас не было преподавателей с дипломами Сякко. Если же во время операции «летит шелуха» у анестезиолога, или, скажем, энцефалоператора…

– Ну?

– Нам рекомендовали сразу же восстанавливать «чувство реальности».

– Зачем?

Кавабата подошел к столику с инструментами. Взял ланцет, проверил его остроту ногтем. Стерильность мало заботила сякконца. Удовлетворившись качеством ланцета, он начал возиться с пинцетами и ранорасширителями. Бряканье металла тревожной ноткой вплеталось в музыку – вечную, неумолкающую музыку, дыхание храмовой территории.

– Вторичный эффект Вейса мешает оперировать.

– С чего бы это?

– Отвлекает, вносит сенсорный разлад. Галлюцинаторный комплекс; смещение приоритетов…

Здесь и сейчас, Регина понимала, как глупо это звучит.

– Разлад! – Кавабата, сидя на полу, громко расхохотался. И подложил коврик под лист рисовой бумаги: чтоб тушь не протекла на другую сторону. – Что они понимают, твои лар-ги?

– Они много чего понимают, – ответил Кавабата, доставая из шкафчика флаконы с дурманом. Движения его были скупыми и точными, как у ювелира. – Не смейся над хромым бегуном. Может быть, он – великий флейтист.

И продекламировал вполголоса:

– Любуясь цветущей вишней,
Не унижай сосну.
Она растет на вершине.

Все шесть Кавабат были при мечах.

Оружие хозяев не слишком удивило Регину. Куда больше ее изумил вид пациента, распятого нагишом на металлической раме. Пупс скорее походил на часть интерьера, чем на больного перед операцией. Розовый, пухлый, он часто-часто моргал и шевелил бровями. Приглядевшись, Регина обнаружила, что «под шелухой» пупса кто-то испортил. Мелкие, незаметные сразу деформации превратили «девчачью радость» в куклу из фильма ужасов. Кожа Тоды местами вспучивалась и опадала, словно под ней ползали жуки. Левый глаз стал больше правого. Одно ухо исчезло совсем. Второе покрылось чешуей. Ключицы заострились, вылезли двумя костяными гребешками. Под животом, мягким и безволосым, торчал эрегированный фаллос, достойный гиганта.

Уставясь на девушку, пупс всё время облизывался.

– Нравится? – спросил Кавабата-охранник.

– Нет, – честно призналась Регина.

И задним числом укорила себя за нечуткость к пациенту. В конце концов, Тода не виноват, что болен, что личность его выглядит не лучшим образом…

– Венец рода человеческого! – Кавабата-писарь театральным жестом указал на пупса. – Тода Гиттё, бухгалтер компании «Сайганори». Дебет-кредит, квартальный отчет. По вечерам – пиво и девушки. Особенно – девушки. Репортеры прозвали его Сиримэ. Знаешь, кто это?

– Понятия не имею.

– В нашем фольклоре Сиримэ – призрак-эксгибиционист. Большой, замечу, оригинал. Догнав свою жертву, он показывает ей свой голый зад. Из прямой кишки вылезает глаз на стебельке, при виде которого жертва умирает от страха.